Царь Лидийский Кандавл был безмерно счастлив в своем браке. В стране царил тот же мир, что и в супружеских покоях владыки. Жена его была не только самой прекрасной, но и самой мудрой и добродетельной супругою во всей малоазийской земле.  Но кому, как не счастливому избраннику, лучше было знать об этом? Но то, что, казалось, должно было душу царя наполнить умиротворенностью, становилось причиной его тревоги - ведь счастья его не разделяют...

Был у царя среди телохранителей умный и преданный друг – Гигес. Гигесу он доверял не только решение важных государственных дел, но часто изливал перед другом чувства свои к жене, всячески превознося ее божественную красоту и добродетели.

Гигес же, наделенный от природы скромностью, покорно и спокойно выслушивал признания Кандавла: царь говорил - подданный обязан был внимать. Коснись разговор государственных дел, Гигес обязательно поинтересовался бы частностями, без которых не составишь ни верного мнения о важности, ни ясного представления о последствиях тех или иных решений, он бы не испугался подать царю совет, который мог задеть интересы двора и владыки, ибо был убежден, что царь - лишь слуга государства и народа. Но супружеское счастье - тема, которая полагал Гигес, не обсуждаема, каждый волен смотреть на это, как пожелает. Будь его друг несчастлив, он бы попытался ему помочь, чем мог, но если счастлив - о чём говорить?

Гигес не был и завистлив, понимая, что счастье одного может быть несчастьем для другого. И если у Кандавла супругою была прекраснейшая из женщин - на то была воля богов, тем более, что Кандавла Гигес считал достойным своего счастья. Не был Гигес и льстив и настолько глуп, чтобы, кивая, поддакивать своему влас­телину.

И счастливый не понимал мудрого! Кандавл недо­умевал «Как! Мой друг, неужели ты не разделяешь моих чувств, ты самый близкий и преданный мне человек?!» «Но ведь их не разделишь, как и супружеское ложе", - в мыслях терял терпение Гигес, но мягко отвечал другое:

- Разделяю, мой господин. Но тайны супружеского счастья принадлежат лишь супругам. Я рад, что господин и госпожа столь счастливы, и думаю, что мудрость и терпимость, проявляемые ими к своим подданным, - следствие их счастливого брака.

- Ах, как ты говоришь - следствие! Нет, похоже, ты не понимаешь меня. И в счастье человек может быть одинок, если не с кем его разделить.

- С вашей супругой.

- Она – женщина. В ней мое счастье, но она не знает его.

- Не может не знать, видя вашу любовь и разделяя ее, - любя вас, подобно тому, как любите ее вы.

- О-о! нет, не знает она ни красоты своей, ни тела своего. По достоинству оценить красоту женщины может лишь мужчина.  Как могут жить люди, не зная красоты. Ты, похоже, просто не веришь мне. Так я покажу тебе ее обнаженной!

- Одумайтесь, мой господин, - в смятении воскликнул Гигес. - Верю я, что она самая красивая женщина Лидии, но прошу вас не требуйте от меня ничего, противного обычаям и правилам, одно из которых гласит: всякий пусть смотрит за своим. Подумай о чести госпожи, ведь вместе с одеждой женщины совлекают с себя и стыд.

- Я не испытывать тебя собираюсь. Мы вместе росли, знал я тебя и в юные годы и тогда ты никогда не вызывал сомнений, не зарился на чужое добро и женщин, не склонял их к ложу насилием, обманом и золотом. Любая красавица за честь почитала провести с тобой хоть одну ночь, не требуя воздаяния, мечтая лишь зачать от тебя столь же мудрого и доблестного воина. Неужели сегодня ты стал слабее, неужели сомневаешься в себе и боишься?

- О, нет! И дружба была и остается для меня самым священным союзом. Изменить себе, перечеркнуть всё содеянное за эти годы? Нет, годы лишь укрепили меня в вере в себя.

- Так чего же ты боишься?

- Вашей супруги. Я обесчещу ее, узрев ее наготу, которая может принадлежать лишь одному - ее избраннику.

- О нет, достойнейший из мужей, твой непорочный взгляд не может ее обесчестить, как не может обесчес­тить красоту взгляд художника. Да и она никогда не узнает об этом. Я сделаю все так, что она не заметит, что ты увидел ее. Я спрячу тебя в нашем спальном покое за закрывающейся дверью. За мной войдет туда и жена, чтобы возлечь на ложе. Близко от входа стоит кресло, - куда жена, раздеваясь, положит одну за другой свои одежды. И тогда ты сможешь спокойно любоваться ею.

Гигес был вынужден покориться воле господина, чтобы избежать назревающей ссоры. Мгновение превратится в вечность: всю жизнь он будет теряться в догадках: смалодушничал или поступил, как должен был поступить, но так или иначе… Испытание ли, пытка, прихоть ли царя - Гигес оставался верным слугой. Безумие же счастливого человека, похо­же, не желает знать никаких границ, красота любимой женщины ослепила его, и теперь, чтобы вновь узреть красоту своей жены, Кандавлу понадобились глаза друга...

Как порешили, так и сделали. Но ни о чем не ведавшая женщина была наделена столь тонко чувству­ющей натурой, что поняла: кто-то, подсмотрев ее наготу, выскользнул за ее спиной из покоев Она поняла также и то, что это был Гигес, слуга, в верности которого она не сомневалась, которому часто давала поручения, к которому благоволила - никогда он не позволял себе ни одного нескромного взгляда или слова. Поняла она также и то, что все это было подстроено горячо ею любимым супругом. Глубоко уязвленной почувствовала она себя, гнев и обида за незаслуженное бесчестие на миг затмили ее разум. Но сдержала она себя, гордость царицы не позволила ей и вида подать, что совсем другими глазами отныне она видит этот мир и своего мужа, глубоко в сердце спрятала она и желание жестоко отомстить мужу за бесчестие и предательство. Ведь у лидийцев и у всех прочих варваров считается великим позором, даже если и мужчину увидят нагим.

Она ни единым словом не выдала себя, но лишь только на­ступил день, велела позвать к себе Гигеса. Он явился не без трепета, чувство вины лишило его покоя. И вот что он услышал от царицы: «Слушай же меня, Гигес, внимательно. Перед тобою два пути, выбирай, каким пожелаешь идти. Или ты убьешь Кандавла и, взяв меня в жены, станешь царем лидийским, или сейчас же умрешь, чтобы, как верный друг Кандавла, и в другое время не увидел того, что тебе не подобает. Один из вас должен умереть: или он соблазнивший тебя на этот поступок, или ты, совершивший непристойность,  подсмотрев мою наготу. Вы лишь двое знаете ее, но честь моя может принадлежать лишь одному».

Не выдержав пылающего взгляда царицы, Гигес опустил глаза, потом поднял их. Мысли путались, лишь одна, вспыхнув, не угасала: как прекрасна была госпожа в своем царском одеянии и украшениях! в своем справедливом гневе! Ее ли он видел обнаженной, не сон ли привиделся ему? Ее лицо постоянно менялось, то становилось мертвенно-бледным, то вспыхивало ярким румянцем. Никогда он не встречал женщины столь же прекрасной, сколь и гордой. Понял он и другое: не было в его жизни испытания, подобного тому, которое выпало на его долю в этот час.

Перед ним стояла богиня, сила красоты которой способна была с одинаковой легкостью лишать человека воли и придавать ему мужество, разрушать города и царства и созидать новые. Понял он и то, что красота обнаженного женского тела всегда целомудренна, ведь это красота. Красотой нельзя овладеть, ею нельзя обладать. Видя его, его нельзя увидеть, лишь удивляться его непреходящей прелести… и страдать, и терять разум от его ослепляющего сияния. А душа? – что она может противопоставить страсти, прихотью которой и создана и живет?

Гигес не мог оторвать растерянного и изумленного взгляда от лица царицы, как вдруг услышал собственный твердый голос:

- Ты против воли моей заставляешь меня убить господина, так скажи мне, как мы это сделаем?

Склонив голову, она слушала ответ, но на слове «мы» она взглянула на Гигеса с непоколебимой решимостью:

- Мы нападем на него на том месте, откуда он показал тебе меня обнаженной, и ты убьешь его во время сна.

С наступлением ночи она дала ему кинжал и ввела в свои покои, спрятав за той  же дверью.

Рука убийцы и друга не дрогнула. Кандавл был умерщвлен во сне, не испустив ни единого звука, когда кинжал пронзил его сердце, Боги покровительствовали злодеянию - на супружеское ложе не упало ни единой капли крови.

Царь, не просыпаясь, оставил жизнь, супружеское ложе и трон в полной уверенности, что не было на свете человека счастливее его, супруги прекрасней и добродетельней, чем его жена, друга, вернее Гигеса. Ложе и трон Кандавла принял Гигес, его счастье было насто­яно на несчастии, отныне супруги действительно могли разделить его.

«Впрочем, за свое 38-летнее царствование Гигес не совершил ничего великого...» - заканчивает этот эпизод Геродот. Мне же остается добавить лишь несколько незначительных штрихов.

Счастье супругов не было омрачено присутствием тени покойного. Они и в жизни не видели его никогда горюющим.

Другое больно ранило их сердца - вина друг перед другом. Она казнила себя за то, что заставила его лишить жизни друга, хотя мстила за свою честь; он - что разрушил счастье ее, поддавшись на уговоры мужа, а затем сделал ее сообщницей преступления. Но в гордости своей они никогда не поверяли друг другу этих тайн даже в любовных ласках. И любовь, их становилась тем крепче, чем острее каждый из них чувствовал свою вину перед другим. Любовь их была ис­куплением этой вины. Людям же оставалось лишь дивиться тому, что чем старее становились супруги, тем больше в нежности своей походили на невинных юнцов. Впрочем, все, что пришлось слышать от людей, похоже на домыслы…

(Сюжет заимствован бароном Брамбеусом из Истории Геродота, кн /. 8-14)