Предыстория – XVIII-ХХ вв.

Предыстория – XVIII-ХХ вв.

А оная крепость строится для опасения от нападения и раззорения от татар и башкирцев…

Из письма Геннина графу Ф.М.Апраксину.[1]

Екатеринбург с момента закладки становится центром горнозаводского края. Еще два века он будет находиться в тени губернского центра, что не умаляет его значения в становлении Среднеуральского региона. Екатеринбург окажется на границе с «ордой». С его появлением, вернее, с созданием государственного сектора горнозаводской промышленности на Урале, с появлением здесь Геннина и Татищева, впервые делаются попытки упорядочить и узаконить взаимоотношения с иноверцами.  Стараниями Геннина появляется первый проект «просвещения» татар и башкир. Стараниями Татищева этот проект «осуществляется». Именно во взаимоотношениях русских и башкир проявляется особая роль татар в формировании национального облика Урала. Этим вопросам и будет посвящена данная глава.

Итак, сразу же по прибытии на Урал перед Генниным становится проблема – башкиры. Их набеги в начале века на заводские поселения принесли немало вреда. Потакать своенравию башкир естественно невозможно. Насилие над вольным народом лишь усугубляет конфликт. И в рамках своего голландско-русского понимания справедливости Геннин и строит политику взаимоотношений с башкирами.

И прежде всего, это укрепление обороноспособности российских новостроек. Строятся заводы крепости. Русские гарнизоны слабы. Без дипломатии наладить отношения невозможно. К тому же новым заводам постоянно не хватает рабочих рук.

13 июня 1723 года Геннин пишет: «Прошедшего же февраля 9 дня явился здесь татарин и объявил, что уфимские татары собрались в совет и предложили: хотя всем помереть, а заводов строить не допущать…» 22 октября он пишет: «И хотя кропиву не надлежит гладить, и не мяхко хватать, для того она пуще колет, но надлежало бы зажимать, однако я башкирам не велел с нашей стороны никому обид делать под жестоким штрафом и не дават им причины к ссоре, а ежели они будут поступать яко неприятели, то я велю обороняться». Еще летом в 45 верстах на башкирском рубеже реки Полевой был убит русский драгун и пограблено несколько мужиков. Бандиты были сысканы с помощью башкирских вотчинников и при пытке винились, что убили «без повеления вотчинников», собою. Геннин «для страху другим» казнит их на границе территории башкир.[2]

В этот период башкиры больше страдают от набегов казахских племен. 11 ноября 1724 года Геннин пишет об этом Петру:

26 октября ведомость из Екатеринбурха. Казачья орда «башкирцов бьют, и в полон берет, а хлеб и сена и юрты их жгут. И башкирцы выезжают от нападения их, Казачьей орды, в русские слободы, в Бигаряцкую и в протчие з женами и з детьми, тако ж и раненых вывозят с собою. А хан сам стоит при озере Увелке и посылает от себя Казачьей орды человек по пятисот т по тысяче и болше и менше в разные волости. А сколько у него всего воиска, о том не известно. А которые русские полоненники выходят от них, Казачьей орды, и сказывают, что Казачья орда говорят: с воиною де на руские жилища итит не хотят, но на башкорцов». «…оному беспокоиному народу в том веритьт не для чего, что они говорят, что де на руских с воиною не идут, а образцы есть довольно, что всякой год руских разоряют и в полон берут». А в конце замечает, что если бы Бог Сибирь не хранил, казачья орда давно бы ее разорила. Не было в то время сил защитить русские поселения.[3] 

В 1724 году Геннин пишет: «Они ныне со мною очень союзно живут, а прежнюю противность, что они делали, то может быть, что от наших управителей была им обида». У обербергамта сложились доверительные отношения с крупным башкирским вотчинником Янгильдой Самангуловым (Бигишевым), благодаря чему крестьяне начали брать «в кортом» озера в башкирских землях и снабжать заводы, в т.ч. Екатеринбург, рыбой. На протяжении десятилетий, несмотря на противоречивость взаимоотношений, Янгильда оставался достаточно верным союзником горнозаводской власти. Генерал все же запретил продавать башкирам железо и железные изделия, без предварительно полученного разрешения татар не пропускали в городские ворота, а в 1724 году на южном рубеже Екатеринбурга появилась крепость Горный Щит.[4]

В 1725-1726 гг. по поручению Геннина проводится и первая «перепись» иноверцев южного Урала, осуществленная кунгурским бургамистром Юхневым.[5]

26 июля 1726 года Геннин пишет А.В.Макарову: «О наиме работников стараюсь. И для того обявил я башкирцам и мещерякам писменно, чтоб кто пожелает работать на Полевском заводе у рубки дров за свободную дачю по плакату, те б шли без сомнения, которым всякое благодеяние обещанно. Токмо уповаю оное будет втуне, ибо здешнеи народ воистинно высокоблагородныи господин от застареи своеи ленности и на себя не работают». 17 сентября 1726 года он вновь подымает тот же вопрос: «Что же вы изволили писать, чтоб башкирцов приласковить в заводские работы, оного и подумать и им обявит никоим образом нельзя, понеже народ волнои, ленивои, не токмо ему работать, но под себя и лошади не седлает, но жен заставляют. И я отчасти, обявил им ласкою в такои силе, ежели из них кто пожелает охотою рубить дров на Полевском заводе кто сколко хочет за высокую цену безволокитно, и тут никто и поныне не бывал. Я мню, что они об оном разсуждать будут: сие ежели за нам ныне в работу ходить волею, то де впред и в неволю посылать будут».[6]

Вновь и вновь Геннин вынужден заниматься вопросом взаимоотношений колонистов и местного населения. 24 января 1727 года:

«По указу ея императорского величества велено изследовать о учиненных башкирцам обидах. Для чего послан был на Уфу казанского гарнизона маэор Певцов. Что видя оныя башкирцы превысокую ея императорского величества к ним милостыню весма хвалились и рабски благодарили. Но как онои маэор на Уфу прибыв вступил в дело, то в том над чаяние учинилось башкирцам от обиды их в обороне, а оному маэору в том в следовании немалое препятствие, ибо выборнова башкирскова челобитчика мирскова уфимския судьи взяв немедленно арестовали и в тюрьму кинули, обявя на то некоторую притчину, хотя прежде оное было в молчании. Что видя и другия челобитчики все разъехались и хотя онои маэор о освобождении оного челобитчика много представлял, но ничто успело. И тако видя онои маэор, что того изследоввать ему никоим образом неможно, поехал в Казань возвратно. Башкирцы же остались в прежнеи своеи горести. И того ради просят писменно и словесно меня оныя паки, чтоб за них мне представителствовать. Я же хотя и доволно себя в том крепил, чтоб мне ни в какое дело более не вступать, но может быть что ис того родится какая важность, то бы в ответ не впасть, ибо лутче быть с недругом живу нежели без головы. И того ради сим вам доношу. А к полковнику и воеводе на Уфу о выпуске оного челобитчика писал, прямым же лицем. Я не доносил и впред доносить не буду, понеже я кроме порученных на меня дел в иные вступать и тем себя обязывать воистинно обезсилил, за милость же принято всегда быть может. Ежели и вы по вашеи милости ко оному уфимскому воеводе господину полковнику князи Шаховскому отпишите, чтоб он в таких делах себя престерегал…»

30 января 1727 года в письме к Макарову Геннин довольно резко выражает свое отношение к вопросу межевания земли между заводами и башкирами, прося отменить указ Берг-коллегии. В крайнем случае просит освободить его от решения этого вопроса: «я же прислан суда… не для таких дел…» Все больше тяготит его жизнь и работа на Урале. 7 марта того же года он буквально взмолился об освобождении его от обязанностей.[7] Ему предстоит проработать на Урале еще 7 лет.

С назначением в 1734 году Татищева обстановка меняется. В 1735 году вспыхивает башкирское восстание, по источникам и «шалость» и «война», продолжавшееся до 1740 года. На Екатеринском (так в те времена назывался Екатеринбург) каторжном дворе около тюрьмы появились добровольные башкирские аманаты (заложники). Среди башкир не было единодушия относительно восстания, поэтому знатные люди из мирных кочевий и поселений съезжались в Екатеринск и тем получали гарантию, что их родичи не убдут тронуты российскими войсками. Весной 1736 года на двор доставили первых пленников около 30 человек. Некоторые были повешены, остальные определены на каторжные работы при заводе, впрочем, от непривычной работы и «чужой» пищи долго не протянешь.

Весной того же года, возможно, немного ранее, в городе стали селиться беженцы-татары. Община их группировалась вокруг служилого мещеряка Махмута Мемеделина. Подчиненной ему группе татарских абызов (грамотеев) именем Татищева поручено было просматривать собираемые отовсюду татарские книги и выяснять вложенные и вклеенные прокламации муллы Мустафы Кутлу-Мухаметева, они также просматривали переписку аманатов. Казенная квартира Махмута вроде как вся была устлана бухарскими коврами. После подавления восстания татарская община Екатеринбурга распалась.[8]

Сам Татищев мог знать разговорный татарский, но признавался, что «татарского и арабского читать не умею». При Татищеве служил сын малороссийского дворянина, писатель и поэт, переводчик с древних и живых языков - Кондратович Кириак Андреевич (1703-1788). По инициативе В.Н.Татищева он собрал материалы и составил татарский словарь и чувашский. Из прошений, поданных Кондратовичем в Академию наук 30 мая 1737 года и 22 июня 1739 года известно, что он составил татаро-русский лексикон и передал Татищеву, но судьба дальнейшая лексикона неизвестна.[9]

Первому татарскому учителю, Заиту Семенову, появившемуся в Екатеринбурге в мае 1736 года, посвящена отдельная глава. Небезынтересно подытоживает эти исторические фрагменты историк Николай Корепанов: «Оценка многих личностей меняется с годами и с веками, но о двоих следует говорить, пока стоит город: Кириак Кондратович и Заит Семенов – первые интеллигенты Екатеринбурга».[10]

Один из примеров, относящийся к 18 веку, представлен Маминым-Сибиряком:

«… в 1735 г. вспыхнул башкирский бунт по поводу постройки города Оренбурга, и Татищев должен был во главе своего горного войска выступить в настоящий поход. Здесь мы, по чувству беспристрастности, не можем обойти молчанием один возмутительный факт, который относится к деятельности Татищева, именно, как усмирителя Башкирии. В 1737 году Татищев получил назначение строить Оренбург, оставаясь по прежнему командиром всех горных заводов на Урале. Он немедленно переехал из Екатеринбурга на место нового назначения. Вспыхнувший бунт был подавлен. В числе пленных башкир по этому бунту был захвачен какой-то Тойгильда Жуляков; он получил помилование, когда крестился. Но, вернувшись домой, Тойгильда совратился в магометанство. Об этом было донесено Татищеву, который весной 1737г., находясь по делам службы в Мензелинске, послал в Екатеринбург майору Угрюмову такое предписание: «Татарина Тойгильду за то, что, крестясь, принял паки махометанский закон, на страх другим, при собрании всех крещеных татар, сжечь; а жен и детей его, собрав, выслать в русские города, для раздачи; из оных двух прислать ко мне в Самару». Приказ этот был приведен в исполнение 20 апреля 1738 г. в Екатеринбурге: совратившийся в «мухаметанство» Тойгильда был сожжен живьем…»[11]

Уточним некоторые детали по Николаю Корепанову: 19 апреля 1738 года башкира Тойгильду Жулякова везли из Теченской слободы в Екатеринск принародно жечь на костре, подводой правил ямщик по фамилии Ельцин. В подводе сидели три сына Тойгильды, следом верхом ехали два конвойных гренадера. Один из них немного отстал. Около Бобровского села Тойгильда выхватил из-за пояса ямщика топор и рубанул ближнего гренадера по боку, спрыгнул с телеги и побежал, насколько это возможно, волоча колодку. Лядунка, висевшая на боку гренадера, отвела удар. Гренадер упал с коня и закричал. Прискакал второй гренадер, вдвоем они настигли беглеца, стали хватать за плечи, за пояс. Тойгильда отбивался, как мог, топором, посек левую руку второму гренадеру, но отбиться так и не смог. Пока ловили Тойгильду, по перелеску рассеялись его сыновья. Старшего Акшигулу и младшего Акшимбета поймали сразу и привезли наблюдать казнь отца. Среднего Кутлумбая поймали через неделю. Самых младших, 8 и 10 лет, Татищев подарил брату, полковнику Ивану Никитичу. Казнь Тойгильды состоялась 20 апреля, приговор «по определению Татищева» был подписан Угримовым и Клеопиным, но датирован 1 мая.[12]

По 19-му веку я фактически ничего не нашел, что касалось бы проблем просвещения татар и башкир на среднем Урале. Но в качестве вопроса хочется обозначить следующие данные. Татарский изучался в миссионерских целях в Пермской и Вятской духовных семинариях. А в первой половине 19-го века он изучался в духовных училищах Екатеринбурга и Перми вместо древнееврейского языка. В 1869 году по уставу духовных училищ восточные языки были исключены из учебных программ.[13]

Завершая этот экскурс в предысторию вопроса, я хочу представить вашему вниманию несколько цитат из книги Рыбакова С.Г., написанной в прошлой веке, в ней явны симпатии к башкирам. Рассматривать историю татар на Урале, безотносительно башкирской истории, вообще ничего не понять. Обратите внимание, какие черты привлекают Рыбакова в башкирах и какие отталкивают в татар. И подумайте, случайно ли это?

«Подобное неумение давать настоящую цену вещам зависит от узости умственного кругозора и понятий Башкир, а частью от естественной их безкорыстности, от отсутствия чувства стяжания, столь развитого, например, в Татарах». «…Совершенно чужды той жажды к передвижениям, какую находим у предприимчивых Татар. Не зная людей, не имея опытности в сношениях с ними, они полны естественных настроений как дети природы, наивны, доверчивы и непрактичны, полагаются на слово каждого человека…» «Мягкость характера или, так сказать, естественная гуманность составляют чуть не отличительное качество Башкир: в них совершенно отсутствует азиатская жестокость или сухое, враждебное чувство в отношениях к людям». «…меньшей силы поэтического творчества у Татар, слишком занятых меркантильными интересами, отчего редко появляются среди них лица с поэтическими способностями». «…насколько фантазия Башкир изысканнее татарской…» «Переходя к характеристике татарских мелодий, я должен сказать, что они кажутся мне в общем лишенными шири и полета сравнительно, напр., с башкирскими песнями; они не поражают выдающейся внешней мелодичностью, за то им присущи известная глубина и выразительность, проявляющаяся в своеобразных звуках».[14] Наблюдая татар в Екатеринбурге, я вынужден отметить те же исторически присущие им качества: страсть к наживе и жадность. Столь редко встречаются люди благородные и щедрые, что начинаешь думать, что это не чистокровные татары. Разговоры не опровергнут, не поколеблют сложившееся у русских мнение о татарах. Только дела и поступки. 

Я полагаю, что с этими предварительными знаниями мы может вступить в век просвещения – 20–й.

Конец XIX века. Можно говорить о возрастающей активности лиц татарского происхождения, их интеграции в общественную жизнь города, что, несомненно, связано с отменой крепостного права и строительством железной дороги, оживлением торговли. Крестьянский труд и торговля в силу особенностей исторического развития нации – основные занятия татар. Представители духовенства – это отдельная глава в жизни татарского народа. Торговля с восточными регионами, заселенными тюркскими народами, близкими в этническом и языковом плане к татарам, даже поощрялась правительством. 1 октября 1878г. открывается Уральская горнозаводская железная дорога. В 1895 году открывается движение на Екатеринбургско-Челябинской железной дороге.[15] Уже к 1901г., по данным Министерства торговли и промышленности, годовой торговый оборот Екатеринбурга составлял 27926 тыс.руб., а Перми –18784 тыс.руб..[16]

По переписи 1897г. в городе Екатеринбурге проживало 331 мужчина и 255 женщин татарской национальности, всего 586 человек; в Екатеринбургском уезде проживало 196 769 человек, из них татар 794 мужчины и 459 женщин, всего 1253. В отдельные группы заносились мещеряки, башкиры и другие «магометане», которых в Екатеринбурге насчитывалось 386 мужчин и 292 женщины, всего 684 человека, в Екатеринбургском уезде 6871 мужчина и 5985 женщин, всего 12856. Прирост населения с 1897 по 1903 год по уезду составил 45848 человек, естественный прирост по Екатеринбургу 6963 человека.[17]

На 1 ноября 1912 года в Екатеринбурге по подсчету екатеринбургского адресного стола в возрасте свыше 14 лет проживало – 77 348 человек, из них: православных 70 210, магометан 3993, иудеев 1135, католиков 961, лютеран 889 и других 179.[18]