Шурале и шакирд.

Шурале и шакирд.

(заметки на полях)

Рассматривая историко-философские аспекты темы образования татар и башкир на Урале и двигаясь в своих поисках в рамках русскоязычной реальности, я не хотел привлекать творчество татарских и башкирских писателей, а тем более поэтов, полагая, что чувственно-эмоциональная сфера требует рассмотрения произведений в контексте языковой реальности оригинала, что привлечение цитат, переведенных на русский язык, «смажет» эмоциональную окраску, я непременно и вынужденно совру, искажая смысл цитируемого. Но в конце прошлого года Евгений Касимов[1] знакомит меня с небольшой книжкой стихов Равиля Бухараева «Вокруг Тукая», вышедшей в Казани в 1989 году. Стихи написаны на русском языке. Я был приятно удивлен – как просто и прозрачно, трогательно и дерзко. Не Тукай ли заговорил на русском языке? И мне захотелось перечитать Тукая, что же он говорил в своей публицистике, сатире и письмах на тему, интересующую меня.

Не утруждая, по привычке, себя излишними рассуждениями, я просто решил сначала выписать некоторые высказывания, имеющие отношения к теме.

«Умерла ли наша нация или она только спит?» (пер.И.Ахунзянова) – 17 апреля 1906. «Фикер»

«При помощи правдивых картин из жизни нации покажем ей, как эти черви и коршуны пожирали ее, ожесточим нацию против них, пусть волосы у нее встанут дыбом, пусть нация растопчет их ногами за свершенные злодеяния и сметет с лица земли; схватив за горло этих воронов, пусть она заставит их изрыгнуть все, что пожрали они раньше; не так ли? (…) Итак, наша нация и не умерла, и не заснула, она только лишилась сознания».[2]

Стоит ли пояснять, что речь идет о мусульманских священнослужителях и купцах? И знаете, что мне это напоминает?

«Надо сделать действительный гнет еще более гнетущим, присоединяя к нему сознание гнета; позор – еще более позорным, разглашая его… Надо заставить народ ужаснуться себя самого, чтобы вдохнуть в него отвагу. Этим будет осуществлена непреодолимая потребность немецкого народа, а потребности народов являются решающей причиной их удовлетворения». Это строки молодого Карла Маркса. В этот период он чуть старше Тукая. Только написано это в 40-х годах XIX века. Не могу отказать себе в удовольствии привести еще одну цитату.

«Реформа сознания состоит в том, чтобы дать миру уяснить свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе, чтобы разъяснить ему смысл его собственных действий. Вся наша задача может состоять только в том, чтобы – как это имеет место также и в фейербаховской критике религии – придать вопросам религии и философии форму, соответствующую человеку, осознавшему самого себя.

Таким образом, наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, а посредством анализа мистического, самому себе неясного сознания, выступает ли оно в религиозной или же в политической форме». Полагаю, переживать не следует, если Тукай и не читал Маркса. К этим мыслям без труда приходит любой молодой пытливый ум.

«Отношение «Терджимана» к татарам» (пер.Ф.Валеевой) – 26 ноября 1906. «Фикер»

«По-моему, газета «Терджиман» никакого отношения к нам, татарам, не имеет. Во-первых, язык ее – язык крымский – чужд нашему. Во-вторых, даже сейчас, когда широко разливается море свободы, она все продолжает свою черносотенную линию, сочувствуя всем бюрократам, и даже муллам и ишанам. (…) Нам, татарам, вместо газеты «Терджиман», которая была причиной 25-летнего забытия нации и сейчас в начале пробуждения пытается навеять еще более глубокий сон, следовало бы выписывать стамбульские газеты «Сабах», «Икдам» и  «Терджиман хакикат», ставшие теперь жертвой деспотизма».

К сожалению, о последних газетах никаких сведений не нашел. Само же замечание мною будет отнесено к главе, где Гифран Рахманкулов[3], имам екатеринбургской мечети, говорит о прогрессивной роли деятельности Гаспринского и его газеты, само же событие приурочено к открытию в 1915 году татарской библиотеки в городе, основу которой положили братья Агафуровы. На каком же языке читали татары города, в основном представители полу(плохо)образованного купечества?

«Национальные чувства» (пер.Р.Башкурова) – сентябрь, 1906. газ. «Фикер»

В своей манере, весьма ярко и ядовито пройдясь по мударрисам, Тукай обращается к молодежи, призывая ее учиться, называя это «самой священной и первостепенной задачей». Не скупясь на яркие эпитеты к слову «учение», он подводит итог: основное значение учения – «служить своему народу». «Схватившись за полу русской молодежи, нам необходимо поступать в те учебные заведения, где она обучается. …если мы пошлем наших юношей в Бухару, они вернутся оттуда ослами, а если пошлем их в Стамбул, - полицейскими и шпионами».

Полагаю, при любом переводе эмоциональная окраска этого высказывания не сотрется. Можно себе представить отношение демократической молодежи к образованию в Бухаре и Стамбуле. С другой стороны, получить его могли только дети богатых родителей, да может, и вовсе не на родительские деньги, а на деньги турецких и бухарских эмиссаров…

«Условия» (пер.Р.Башкурова) – ноябрь, 1906. жур.«Уклар»

Еще одна коротенькая, но очень яркая статья, направленная против программы «Союза мусульман», созданного в 1905 году по инициативе Исмаила Гаспринского. Действительно точно подмечено то, что слишком много условий поставлено, чтобы стать членом организации и «считаться правоверным мусульманином». По всему видно, что Тукай весьма абстрактно понимает социализм, скорее, просто как более справедливый строй, и тем не менее, его пафос принимаешь:

«Пока не рухнет капиталистическая система, не установится социалистический строй и капитал не перестанет быть завесой истины, я не вижу никакого смысла в том, чтобы считаться мусульманами.

Я хочу сказать, что тот, кто в душе доволен этой действительностью, тот и не правоверный, и не мусульманин, и не человек».

«Наши стихи», 1907.

После упоминания о небольшом влиянии Акмуллы на татарскую поэзию, оттого что от его стихов больше «веяло казахским духом, духом кочевого народа», грустно звучит вопрос: «Почему же за свою многовековую историю татары не смогли создать более или менее приемлемые стихотворные произведения?»

И ниже:

«Достойно хвалы, что после 17 октября появилось много хороших поэтов. Появятся они и будущем. Но вот в чем вопрос: почему до 17 октября у татар не было никакой поэзии? Если допустить, что они до этого не имели никакой свободы… Но ведь и другие народы находились в одинаковом с ними положении».

С таким обостренным «обнаженным» мировосприятием, я подозреваю, что Тукай клеймил бы любую ложь, независимо от того, каким строем она порождена. Он вовсе не идеологичен, похоже, ему просто органически чуждо лицемерие. Возможно, доживи он до победы революции, противоречие, заложенное в его сознании, преобразилось бы в сознание человеческой трагедии, что непременно привело бы к более масштабному, более философскому осмыслению действительности и места человека в ней. Но богу было угодно забрать его, тем самым скрыв от народа какую-то страшную истину, оставив его благодушно рассуждать о творчестве самого «неудобного» своего поэта, и полуприкрыв глаза, чтобы не видеть, что происходит вокруг, в полуистоме, точно молитву, смаковать строки о материнской нежности родного языка, давя любой росток любого таланта…

Возвращаясь к словам Тукая, хочется спросить, дала ли свобода татарскому народу подобного поэта или писателя, она лишь развратила его. Стоит только вдуматься в слово «возрождение». Возродили ислам? – Нет, только пороки, ему сопутствующие. Возродили культуру? – Нет, предали забвению ее достижения за последние сто лет… Да и «умирал» ли ислам? Утверждение это выглядело бы кощунством. А если нет, то значит, приобретал иную форму? Ведь верующие люди, с верой и умирали. А индивидуальная, потаенная форма веры и молитвы не являлись разве истинными? «Несмотря ни на что», «вопреки»… И кто смеет утверждать, что эти люди менее угодны Аллаху? А мне кажется, более… Ничего показного, ничего пропагандистского. Подумайте, может, они и обладали истинной свободой совести, потому что и выбирали, «несмотря ни на что», будучи абсолютно не свободны? А тот Аллах, который был «изгнан» из мечетей, не обрел ли он свою обитель в этих одиноких и преданных ему душах? Неужели кто-то полагает, что в душах верующих было меньше милосердия? Почему же мне кажется, что больше? Так и хочется сказать, что истинная сила веры проявляется в чисто человеческих поступках в периоды наибольшего притеснения внешних форм ее проявления.

Но вот о творчестве Акмуллы у меня несколько иное мнение. Не чувствовал Тукай в себе степи, не чувствовал, потому, быть может, и не понял Акмуллу. А ведь поэт в СЕБЕ «примирил» степь и страх перед ней, такие люди жизнью и творчеством своим только крепче связывают народы, если бы не это пугающее дыхание степи, то жаркое, то леденящее, как сама неизвестность. Мельтешат татары в танце, нет у них той широты, что у башкир и казахов, степь забыли, а слабые корни никак прижиться в межкультурьи не могут, вот и не могут татары до сих пор понять, кто они, с кем они, пригрелись на печах, задремали под монотонные молитвы. Язык не поворачивается Нуриева татарином назвать, темперамент-то башкирский, а школа – русская. Никто принять Акмуллу не хочет, и все хотят, чтобы он принадлежал им, а он сам по себе, он «юродивый», он на границе культур, он – сама граница, он пограничник, защищающий эту границу, тем самым ее уничтожая…

«Новые произведения». (М.Гафури «Жизнь Хамита») (пер.Ш.Мухамедъярова) 1911, газ. «Идель»

«В одной отсталой татарской семье растет ребенок. Когда мальчику исполняется 11-12 лет, родители, считая, что пришло время ему учиться, отдают сына в медресе, которые вообще у нас являются источником заблуждений, бреда и невежества. Яснее говоря, родители заставляют сына искать бриллианты знаний в куче мусора. Конечно, ребенок их там не находит, но зато забивает свою голову всяким мусором, принимая все это за науку. А после того, как светлый и чистый разум превратился во вместилище хлама, ученик, по велению ли современности или случайно, попадает в так называемое «образцовое», по признанию нашей «прогрессивной мысли, медресе. И опять юноша ничего полезного не получает: еще несколько лет жизни этого бедняги проходят в тщетных попытках упорядочить всякую чепуху, которой он набивал до сих пор свою голову.

Мусор есть мусор. Разбросан ли он, или сложен в кучу – все равно мусор.

Пока бедняга проводит таким образом свои дни, по божьей ли милости или опять по случайным обстоятельствам, но вдруг на него падает слабый свет маленькой свечи в виде газеты.

Однако – увы! – поздно!»

Далее однообразная серая жизнь, где «самое худшее: душа состарилась». Герой в итоге теряет всякий интерес к жизни. Этот коротенький пересказ Тукай заканчивает так же просто:

«Вот это и есть так называемая жизнь, не говорю всех нас, но большинства из нас. Поэтому я и советую прочитать это произведение».[4]

 В 1906 году Тукай пишет притчу «Хаджи». На ней следует остановиться. Во время очередного паломничества хаджи в Мекку во сне ему является Аллах и держит речь о том, что за каждой молитвой хаджи – корысть: «ваша молитва – только уловка, выдуманная, чтобы заставить аллаха работать на вас». Но притча, конечно же, не имеет никакого отношения к вере. В «образе» Аллаха является совесть. Хаджи – небезнадежен, если совесть еще не оставила его. Правда, молитва его теперь о том, чтобы, наконец, спокойно уснуть, чтобы «Аллах» не являлся ему больше во сне, и решает хаджи умилостивить совесть свою коврами и зажечь в Мекке светильник из чистого розового масла. Нет, вещающий от лица бога должен быть «худшим», самым убогим и нищим, служа божественному в людях. Роскошь и праздность, конечно, богопротивны, и молитвы о том, чтобы Аллах дал разум глупому, силы – слабому, зрение – слепому, - в устах такого человека выглядят богохульством, потому что Аллах поскупился наделить такого муллу даже совестью, а о вере можно и не говорить… 

 Написанный в 1910 году «сонет» «Огонь «любви» - просто очарователен. Диалектика стыдливости и бесстыдства, но это противоречие, похоже, заложено и в самой душе Тукая, и неудивительно, что мы ничего не знаем о его личной жизни, - и слава Аллаху! – сказал бы я. Замечу только, что «признание» подписано – «Шурале». Так что не будем забывать, что образ Шурале, который жил в душе поэта – гораздо сложнее… Вернуться к оригиналу стихотворения на татарском и повнимательней прислушаться к возможным смыслам, попробовать интонировать чуть иначе…

 «О наших именах» (пер.Ф.Валеевой), 1911, в жур.»Ялт-юлт», №29.

Еще одна небезынтересная «полусерьезная» статья Тукая, где через имена он пытается развести и соединить понятия «татарин» и «мусульманин», - конечно, не бесплодная попытка, и в этих попытках разобраться в диалектике татарин-мусульманин будут путаться и сегодня люди, пытающиеся собрать прошлое и будущее нации, и отвоевать маленькое пространство для своей души, догадываясь, что это и есть настоящее…

 Нет, я не могу сказать, что разочаровываюсь в поэтическом наследии Тукая. Другого я и не ждал. Переводы не могли стать двойным памятником в силу нескольких причин. И одна из них касается любого национального поэтического творчества – грани языка. Пушкина «не узнала» Европа. Знаем ли мы зарубежных поэтов. А кладя руку на сердце, можно и признаться, что нет. Более или менее удачные переводы, чаще больше говорящие о масштабе личности и таланта переводчика.

Но даже на русском языке, порой при столь неудачных переводах, после прочтения сборника полностью, остается ощущение свежести юношеского вдохновения и мышления.

«Молодежь», 1910. пер.Р.Морана

Плетется мой народ шатающейся тенью, -

Не вспыхнув, гаснет жар в растущем поколенье.

И т.д. и т.п.

«Сельское медресе», 1912 (пер.В.Цвелева)

«Неожиданно», 1912 (пер.Р.Морана)

…День и ночь, ища забавы, он гоняет по земле,

Он ведь баловень природы – кто ж осудит шурале?

Стихотворение « На русской земле» (1913, пер.С.Липкина) можно было бы назвать «Вместе навеки», речь идет о русском народе. Цитировать его считаю излишним, заинтересованный человек сам заглянет в него. Вот, пожалуй, и все, за что зацепилось мое внимание. Но, полагаю, симпатии к русским испытывал поэт не один. А форма? Нужно ли говорить о ней?

Критика религиозного образования – интересна ли она сегодня кому-либо, татар, слава богу, никто не заставляет учить Коран. Я же обратил на эти стихи внимание исключительно потому, что был занят изучением той эпохи.

 Хочу сделать несколько замечаний о детстве Тукая. Даже когда он с горечью вспоминает о нем, все равно из строк струится непонятный свет. Вдумайтесь, ведь сколько безвестных сирот уходило в небытие, но точно судьба бережет Тукая, а люди, которые принимают его в свои семьи предчувствуют его необыкновенное предназначение. Кто из бедняков в сердцах не попрекнет сироту, что он «отымает» часть хлеба у собственных детей. Но с жестокостью он не сталкивался. Он кажется столь необычным, хрупким мальчиком, я даже не знаю, может, с детства в его глазах сиял необъяснимый свет. И в стихах его есть, есть некая рафинированность, избалованность, уверенность, что он любим всевышним и должен быть любим народом. Даже его любовная лирика, скорее, присуща нежному невинному юноше, так и не познавшему настоящей любовной страсти и разочарования. Он остановился на грани трагедии. Взгляд его был обращен исключительно в мир, в жизнь, но не в себя. Заглядывая в себя, он приходил в ужас и спешил вновь окунуться в мирское… В рассуждениях своих на эту тему я двигаюсь, руководствуясь исключительно своими чувствами. Потому это – не более, чем предположения.

 Но одна жемчужина в этом творчестве не блекнет – это «Шурале». И ведь действительно напрашивалась форма балета, и он будет создан, но за этим невинным образом – следует рок. Фарид Яруллин тоже рано уйдет из жизни. А образ будет воплощен в реальности – в яркой фигуре Рудольфа Нуриева. Пронесется он над миром, точно комета, и исчезнет во мгле. Язык не поворачивается жизнь эту, словно танец, назвать трагедией. В ней животное ощущение бытия, где безразличны (неразличимы) родина, язык, пол, наконец. Нуриев в танце сольется с бытием, и также сольется со смертью… Есть ли в этом смысл? Бесполость Шурале, которая никогда не превратится в «трагическую волю» Мефистофеля, разрушающую самую себя, так и останется полу (полой). А теперь я спрошу, можно ли бесполое существо упрекнуть в половой распущенности? А можно еще грубей задать вопрос татарским эстетам: есть ли разница – умер человек (впрочем, поправлюсь, гений) от чахотки или от СПИДа? Умаляют ли частные факты чей-либо гений? Не приходится ли жертвовать некоторыми «моральными» канонами, чтобы «притянуть» еще одного гениального татарина?

Как неожиданно актуально стало творчество этого совсем молодого поэта. Появление современного Тукая оправдало бы десятилетия забвения самых удивительных свойств народа – благородства и честности. И явиться он может только молодым. Народу необходимы Поэты больше, нежели выдающиеся политики и меценаты… Неужели татарской молодежи никогда не услышать самого удивительного татарского певца? Неужели, истекая слюнями зависти, она будет тупо тянуться за пошлейшими образцами современного искусства «русской» попсцены? Неужели страсть Тукая навсегда будет похоронена в ярко оформленных глянцевых юбилейных и прочих дорогих изданиях, а политики и меценаты будут с гордостью показывать эти книги, причмокивая, вот на какие расходы мы идем, чтобы увековечить его память?

И мы наталкиваемся на еще один парадокс. Чтобы появилась такая личность, нужно, чтоб она была востребована, нужна читающая публика, публика, тянущаяся к поэзии, к правде… Возвращаясь ко временам Тукая, мы увидим, какие грандиозные  перемены происходят в стране, в течение нескольких лет производительные силы страны делают в своем развитии мощнейший рывок, и новые задачи, стоящие перед страной требуют молодых инженеров, врачей, учителей, юристов, государственных деятелей. В такие периоды государство вынуждено идет на ДЕМОКРАТИЗАЦИЮ образования, при этом упрощая, удешевляя доступ к культуре, создавая и загадочную почву, на которой произрастают редчайшие экземпляры – поэты… Вот я и задумался, может ли наше время дать такого поэта? А может ли без поэтов развиваться язык? А может ли язык вывариваться в собственном соку, отгородившись от лучших образцов культуры мировой, а для татар – русской? Ведь для Тукая русская культура являлась проводником в культуру мировую.[5]

Делаю эту поправку в феврале 2010 года. Сворачивающееся производство в России, умирание деревни. При отсутствии социальной потребности в образованных людях, ни о какой демократизации образования речи идти не может. Реальной выглядит тенденция трансформации российской псевдодемократии в олигархическое государство с православно-национал-социалистической идеологией, с укреплением идеологического и финансового контроля над народами востока и северного Кавказа с помощью демагогов от ислама. Как реакция на подобный режим в национальной прогрессивной молодежи может возродится интерес к демократическим ценностям и идеалам, которые, собственно, и провозглашал Тукай.