Исакин Федот Евдокимович.

Исакин Федот Евдокимович. Учитель татарской школы по русскому языку.

Среди задержанных в августе 1945 года в Маньчжурии оказался и учитель русского языка и математики начальной татарской школы г.Хайлар – Исакин Федот Евдокимович, 1892 г.р., уроженец д.Денисовка быв.Уфимской губернии. С 1918 по 1920 год служил у Колчака начальником комендантской команды в 31-м стерлитамакском стрелковом полку в 8-й Камской дивизии. При отступлении остается в Маньчжурии, попытки заняться частным бизнесом не увенчались успехом. С 1929 года и по день задержания Исакин работает учителем татарской школы. По свидетельствам горожан он пользуется уважением у населения города. Участвует в благотворительных мероприятиях. Два раза попробовал себя в качестве гримера артистов-любителей на вечерах, организованных татарским обществом в 1943 и 1944 годах в Хайларе.

Одно из обвинений, предъявленных Исакину, – участие в учениях мусульманской полуроты г.Хайлар в качестве ее командира. То, что Исакин напишет в своем прошении, в целом, совпадает с тем, что говорит об этой полуроте и Агеев, который служил в ней писарем.

После полуторалетнего разбирательства дела Исакин будет осужден за участие в контрреволюционной организации на 10 лет, срок отбывания начнется с момента задержания – 12 августа 1945 года. Все апелляции останутся без ответа. Жена, Анна Владимировна, соберет около ста подписей жителей г.Хайлар в защиту мужа, ее просьба останется не удовлетворенной.[1]

18 февраля 1954 года Исакин, как заключенный по 58 статье, подаст прошение в Министерство Внутренних дел СССР:

«11 августа 1945 года я был арестован Советскими властями в г.Хайларе (Маньчжурия) и постановлением Особого Совещания приговорен к 10 годам тюремного заключения.

Мне инкриминируется, помимо участия в белой армии, следующие преступления против Советской Власти:

1). Участие в 1940, 41 и 42-м годах в двухнедельных сборах для занятий военным строем, устраиваемых по распоряжению Японской Военной Миссии.

2). Участие в так называемом Строительном Комитете по постройке часовни под названием «Памятник жертвам, павшим в борьбе с Коминтерном», тоже по распоряжению Японской Военной Миссии, и

3). Регистрация в Бюро по делам Российских эмигрантов.

Все эти три преступления во время следствия были изображены самыми густыми красками и так преувеличены, что, прочитывая в конце следствия протоколы дознания, я даже сам почувствовал «какой я большой преступник». В действительности же это все было не так  страшно, как изображено.

Во-первых, должен сказать, что я в первый же день своего ареста, без всякого принуждения, лишь по просьбе следователя, чистосердечно и откровенно рассказал, включая, конечно, в мой рассказ и упомянутые выше три факта, всю мою жизнь, особенно жизнь в эмиграции, так что всем моим следователям (их было пять) нечего было прибавить к следственному материалу и оставалось только переписывать прежнее, добавляя новые и новые краски.

По поводу же упомянутых трех фактов должен сказать следующее:

1). Двухнедельные военные сборы устраивались по распоряжению Японской Военной Миссии. Сборы обязаны были проходить все мужчины от 18 до 55 летнего возраста. Избежать эти сборы никто не мог: все, кто пытался уклониться от них, жестоко преследовались. Целью этих сборов была объявлена подготовка к самообороне. Причем проводились они только в Хайларе и в его районе. Ни в Харбине, ни в других пунктах расселения эмигрантов таких сборов не было. Это указывает на их несерьезность, да и двухнедельный срок говорит о том же. Возможно, это была просто фантазия начальника Японской Военной Миссии в Хайларе. Отношение, нас, участников сборов, к ним было самое отрицательное, т.к. они отрывали нас от нашей собственной работы и ничем не компенсировались. Я лично отбывал сборы наравне со всеми, неся обязанности командира полуроты (47 чел.).

2). Постройка часовни-памятника производилась тоже по распоряжению Японской Военной Миссии, для чего на общем собрании жителей г.Хайлара был избран так называемый строительный комитет, причем я был избран, вопреки моему желанию, секретарем. В самом начале работы я категорически отказался от этой обязанности и, не взирая на угрозы начальника Хайларского Бюро по делам российских эмигрантов, генерала Бакшеева, я не являлся ни на одно заседание комитета и не выполнял никаких работ до самого окончания постройки, чем нажил в лице ген.Бакшеева опасного врага. Все это подтверждено показаниями одного из жителей Хайлара, Зимина А.Н. Протокол его показаний находится в моем деле. Зимин был близок к работе Бюро. То же самое могли бы подтвердить все члены строительного комитета, на что я и указывал следователям, но они почему-то не сочли нужным с этим считаться и совершенно голословно назвали меня в протоколе «главным руководителем постройки памятника». Против такой формулировки я категорически протестую. Мои обязанности я не нес, а исполнял их казначей строительного комитета, Софронов Н.А., однако из списка президиума комитета, благодаря упрямству г.Бакшеева, я исключен не был.

Все члены комитета (их было около 40 человек) и все крупные жертвователи были награждены значком, изготовленным по распоряжению нач.Харбинского Бюро по делам российских эмигрантов генерала Кислицына, ко дню открытия памятника.

Знаки раздавал сам Кислицын, причем мне значка не дали, и я решил, что меня исключили из списков членов комитета. Но через 1,5 месяца после этого меня вызвали в канцелярию Бюро и вручили значок под расписку.

В деле моем этот значок именуется «орденом, тогда как никоим образом он не мог быть орденом, потому что не был утвержден ни японским, ни маньчжурским правительствами, а был просто изобретением ген.Кислицына.

3). Регистрация в Бюро по делам российских эмигрантов была обязательной для всех русских эмигрантов, проживающих в Маньчжурии. Никто не мог уклониться от нее. Кто не имел бюровской книжки, тот не мог рассчитывать ни на получение продуктовой карточки, ни на получение службы или работы, ни на получение визы на выезд даже за пределы города. Как только рождался ребенок, родители торопились его зарегистрировать в Бюро, чтобы получить на него лишний паек, и наоборот, умершего члена семьи старались не снимать с учета, пока Бюро само не обнаруживало обмана, и тоже из-за получения лишнего пайка.

Таково было действительное положение вещей. Во всех трех случаях ни моя воля, ни мои убеждения не участвовали: я был лишь исполнителем чужой воли или подчинялся силе обстоятельств, как большинство русских эмигрантов в Маньчжурии.

Я сын бедняка крестьянина. Детство и юность я провел в нищете. Как по происхождению, так и по воспитанию я пролетарий. Мой отец всю жизнь добывал кусок хлеба тяжелым трудом в качестве плотника, зарабатывая гроши, которых не хватало даже на хлеб семье. Когда я стал служить, я помогал ему из своего мизерного учительского жалования (21 руб.).

Я не был ни чиновником, ни купцом, ни попом. При царской власти не видел ничего хорошего, кроме нищеты. Мог ли я не сочувствовать революции. И сейчас, поставленный волею судьбы во враждебный лагерь, я не питаю к Советской Власти никаких враждебных чувств.

В течение 25 лет моей жизни в Маньчжурии я никогда не состоял ни в каких антисоветских партиях, союзах или организациях; никогда не участвовал ни в каких антисоветских выступлениях. Всю свою жизнь я посвятил работе в школе и семье, а поэтому десятилетнее тюремное заключение для меня явилось тяжелым незаслуженным наказанием.

Сейчас я отбываю 9-й год заключения. За последнее время мое здоровье сильно пошатнулось: я стал терять зрение и слух и страдаю от болезни желудка, к тому же я давно болен туберкулезом. При таком состоянии здоровья я не дотяну до срока.

На основании вышеизложенного я горячо взываю к Советской власти с просьбой проявить справедливость и великодушие и сократить мой срок заключения насколько оно найдет возможным. Со своей стороны, я обещаюсь не допускать не только враждебных действий, но даже мыслей. Моя единственная мысль сейчас, увидеться с моей матерью (ей уже более 80 лет) и сестрами, с которыми я не виделся 36 лет, и умереть в кругу родных.

Заключенный (подпись) 17.02.1954 г.»[2].

Похоже, просьба осталась без ответа, но Исакин дожил до освобождения.

16 августа 1958 года на протест прокурора принимается постановление Президиума Свердловского Областного Суда – приговор отменить и дело прекратить, ибо по делу не установлено, что Исакин, находясь в Маньчжурии, совершил какое-либо контрреволюционное преступление на территории Советского Союза или вел подготовку к совершению такового. В период проживания за границей он не являлся гражданином СССР, в силу этого за совершенные действия на основании статьи « УК РСФСР он не подлежал привлечению к уголовной ответственности. А в силу постановления ЦИК Союза ССР от 2 ноября 1927 года об амнистии он не подлежал привлечению к ответственности и за службу в колчаковской армии.[3] Итак, Исакин реабилитирован, надеюсь, при жизни.