О "философии истории"

Несколько слов о "философии истории"

По мере продвижения вперед – к этому предисловию я возвращаюсь постоянно, и до сих пор оно меня не удовлетворяет – я все больше понимаю, что хотел бы рассматривать не вопросы истории, тем более исключительно татар и башкир, тем более татар и башкир Урала, - нет, я все больше желал вернуться к тому, с чего начинал – к философии, и оглядываясь на свой путь, вижу, что собственно, не ушел далеко. И работа моя, независимо от моего желания, приобретает историко-философской характер. Одним словом, надеюсь, что я занимался философией истории.

Параллельно работе над книгой, я в отрывочных заметках пытался осмыслить впечатления от работ тех или иных философов. Я так и назвал свою работу – «Работа над конспектами». А в данном случае хочу упомянуть об одной фигуре из истории русской философии, работы которой в свое время произвели на меня сильное впечатление, и приведу несколько цитат из одной из них.

«Судьба человека»: это есть конкретная задача философии истории».

«Для того, чтобы проникнуть в эту тайну «исторического», я должен прежде всего постигнуть это историческое и историю как до глубины мое, как до глубины мою историю, как до глубины мою судьбу. Я должен поставить себя в историческую судьбу и историческую судьбу в свою собственную глубину.

В судьбе человечества я должен осознать мою родную судьбу и в моей судьбе я должен опознать историческую судьбу».[1]

Иными словами, человек – свернутая мировая история, ее плод, познание – разворачивание истории в человеке, потому он – и результат исторического развития и творец истории. «…идти в глубь времен значит идти в глубь самого себя. Только в глубине самого себя человек может найти настоящим образом глубину времен, потому что глубина времен не есть нечто внешнее, чуждое человеку, извне ему данное… есть глубочайшие сокровенные пласты внутри самого человека, пласты лишь оттесненные узостью сознания на второй или на третий план».[2]

Ну, а далее наши пути расходятся. Для Бердяева «историческое» разворачивается только внутри христианства. Он и греков выставляет за рамки истории, поясняя это тем, что грек «не творил», ему было «чуждо сознание свободы, творящего субъекта истории». А христианство есть «откровение Бога в истории», «тайна рождения человека в Боге», и ссылается на Шеллинга. Использовать философию Шеллинга, которым я зачитывался в свое время, как интсрумент или метод, чтобы обосновать свои предположения, конечно, некорректно. И действительно, Шеллинг его уже не удовлетворяет, он использует и философию Фейербаха, хотя делает это неосознанно. И вскоре, увязает в собственных противоречиях, его размышления превращаются то ли в декларацию, то ли в декламацию.

Мучительно размышляя над судьбой России, Бердяев временами обрушивается на православие, находя в нем корни зла, находя в нем даже истоки русского коммунизма. Мы также обязательно коснемся своеобразия русского символизма, который завершает развитие классического периода русской мысли и русского искусства.

Вернемся к этому позже.