Проблема.
"Здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса. Скуластые, лобастые, широкоплечие с маленькими глазами, с громадными кулачищами. Родятся они на местных чугунолитейных заводах и при рождении их присутствует не акушер, а механик. Входит в номер с самоваром или с графином и того гляди – убьет. Я – сторонюсь.
…На улице снег (письмо от 29 апреля), и я нарочно опустил занавеску на окне, чтобы не видеть этой азиатчины.
…Больше всех нравится в здешних краях Мамин-Сибиряк, описывающий Урал. О нем говорят больше, чем о Толстом". А.П.Чехов проездом через Екатеринбург, 1890 г.
Тема нашего исследования сомнительна во всех своих проявлениях. Сложно говорить об истории татар вообще, скорее, о мифе или о некой татароязычной реальности, которая и в проявлениях своих эфемерна, ибо растворяется в русской культуре и истории, в русскоязычной реальности. Можно говорить об истории Булгарского государства или истории Золотой орды, ушедших в небытие, скорее оттенивших или высветивших яркие и драматические страницы истории становления Государства Российского. Говорить об истории Татарстана как об истории татар, три четверти которых находится за пределами республики, можно лишь в контексте истории России, как об истории одной из провинций, имеющей некоторые особенности. Говорить об истории татарской диаспоры на Урале – еще сомнительней. Городской культуры создано не было, ее нет и сейчас, здесь существует лишь процесс ассимиляции, растворения отдельных индивидуумов в русскоязычной реальности этого края. Город Екатеринбург с национальной точки зрения менее всего подходил для того, чтобы стать центром татарской культуры на Урале. Уникально лишь явление купцов Агафуровых. Ближайшие города – Пермь, Челябинск, Тюмень – представлены более многочисленными и сильными диаспорами. Центром Екатеринбург становится только благодаря социально-экономическим факторам. Возможно, и деятельность национальных образований, не имея под собой других основ, постоянно находится на грани развала. Деревенская культура – бесперспективна. «Исторически» деревни Свердловской области (это юго-запад) – башкирские, после переписи 1926 года они «становятся татарскими, принадлежали и Екатеринбургскому уезду, кроме того, в уезд входила северная часть нынешней Челябинской области, в которой находились тоже в основном башкирские деревни. Очаги активности национальной культуры деревни выглядят беспомощно перед влиянием современной городской культуры, которая без жалости и оглядки гораздо быстрее разлагает татарскую деревню, удаленную от национального центра, который не в состоянии как-либо «помочь» ей. Об этих деревнях вспоминают накануне очередных выборов.
Есть полутемная полуглухая отчаянная попытка доказать равноценность и полноценность человека, которому посчастливилось родиться татарином. Вот и все. Об этом и будет наш рассказ. Проблема есть, но истории нет. Остается рассказать об истории этой проблемы.
Подозреваю, что книга так и останется «открытой», берясь за нее урывками и не находя возможности документально подтвердить некоторые «догадки» или «намеки» на некоторые события, я буду предлагать лишь версии объяснения того или иного явления, связанного с нашей темой. Пожалуй, это будет лишь попыткой «опредметить» в историческом материале мироощущение поколения, которое уже не говорит на родном языке, а бабушки которого еще не говорили на русском. Родители которого были свидетелями мощного всплеска и глубокой депрессии национальной жизни, но сами не стремились заставить детей изучать родной язык, отдавая, сознательно ли, бессознательно, себе отчет, что будущее ребенка зависит от того, как он овладеет русским языком. Возможно, это поколение будет последним, еще ощущающим вкус родного и привкус горечи второсортности в русскоязычной реальности. Идущее за ним не будет переживать об отсутствии графы о национальности в паспорте, оно станет «русским».
Но прежде, несколько предположений относительно самосознания нации. Самосознания нации, как самоопределения, от которого так рьяно пытаются отмежеваться и на поверхностном уровне, оспаривая необходимость этнонима «татары». Сегодня это не просто слово, обозначающее носителей некоторой культуры. Это одно из самых содержательных понятий на одной шестой части планеты. Историческое содержание столь велико, сколь и значителен период почти в 700 лет. Конечно, самоопределение может быть только свободным (даже случайным!), вне зависимости от того имел ли народ свою государственность или нет (под государством и нацией я подразумеваю традиционные понятия, сложившиеся в эпоху капитализма). Это исключительно внутренняя работа. Найти некую границу, определяющую заложенное в душе противоречие. Все остальные границы у татар настолько размыты, что трудно подобрать какой-либо аналог. Этот процесс, вероятно, имеет и свою трагедию. Ведь тогда ты и являешься началом и концом всего происходящего, в силу осознанного определения, взятой на себя ответственностью. Пытаясь разобраться в этом вопросе, я не находил в культуре этой трагедии, лишь драму, часто бытовую. Трагедия личности, вроде Рудольфа Нуриева, находится за пределами национального, татарского. Эта фигура возникает на границе татарского и башкирского миров. Точнее выдавливается этой границей. Возможно, что само явление объясняется кровью, но получает развитие, скорей, вопреки татаро-башкирскому окружению. Детская среда отталкивает плохо одетого, плохо знающего язык мальчика, с детства в своей среде он становится изгоем. Это была уже трагедия российского, скажем проще, русского художника. Драма, о которой я говорил, не может стать историей, ибо в ней нет этого противоречия сознания, служащего источником развития, основой истории. История оказывается частной, как часть истории российской, как лишь часть трагедии, даже не глава, российского сознания, в противоречии которого есть место для страдания за все народы. Порою история татарского народа выглядит собранием частных эпизодов, не приобретая очертаний целостного явления.
Трудно разглядеть или определить меру ответственности народа за собственную судьбу, все сводится к одной причине – великодержавной политики России, многовековому угнетению русскими, а не противоречию, заложенному в душе самого народа. Противоречие здесь выглядит отсутствием самосознания, способного объединить нацию. И слово «притеснять» - «изерга» в татарском носит оттенок «мять», тогда встает вопрос, из какого же материала сотворен этот народ, коли его можно мять, как глину. Обжигу подвергается, вероятно, тот кусок глины, который приобрел хоть какую-либо форму.
Одним из объяснений может служить «торгашеская сущность» татар, когда высшим интересом мог служить рубль… Рядом с ним какой смысл имеет вопрос о самосознании, как не о том, чтобы отодвинуть в сторону шкурные интересы ради непонятных абстрактных целей? Народ точно дремлет, замкнувшись в себе. Мудрый молчит, деятельному некогда подумать. Вырастить сына и отпустить, чтобы он растворился в иной культуре. И в этой судьбе терялась роль отца, в нем было что-то смиренное.
Рустам Бикбов
|
